санкт-петербург, российская империя, октябрь 1818 г.
словно тихий ребенок, обласканный тьмой,
с бесконечным томленьем в блуждающем взоре,
ты застыл у окна. в коридоре
©
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

небольшая квартира, в которой сложно размахнуться тем, кто привык к многоэтажным поместьям в собственном прошлом. стены окрашенные в грязно-розовый оттенок в гостиной, которую нельзя сравнить даже с обеденным залом соренсенов. слишком небольшая и недостаточно широкая для традиционных датских танцев, что постоянно задеваешь кресло при попытке развернуться к роксане лицом. сложнее привыкнуть даже к этим небольшим дверцам, из-за которых приходится даже слегка наклонять голову, чтобы не врезаться в дверной косяк. не так страшен сам дверной косяк в этом случае, но ощущения пока ещё точно такие же неприятные, как если бы я оставался человеком. только я уже несколько лет не являюсь человеком и до сих пор не могу привыкнуть к этому факту. честно говоря, я сложно представляю, кем мы стали и что мы умеем, потому что ставить эксперименты на ком-то из чистого любопытства вряд ли можно назвать заботой, а ставить над собой – идиотизм. я – не садист. я не собираюсь издеваться над близкими мне людьми для того, чтобы узнать, что же особенного мы можем делать. единственное, что нам помогает в этом случае – принуждение. не знаю, как именно это происходит, но когда сосредотачиваешься на одной мысли и стараешься долго держать зрительный контакт с объектом, то в конечном итоге можешь достигнуть необходимого тебе результата от окружающих людей. с этим надо сказать, нам особенно повезло в дании и везёт до сих, потому что не смотря на размеры квартиры – приобрели мы её не самым честным путём.
мне сложно до сих пор поверить в происходящее, но глядя на улицу и видя набережную невы, я точно понимаю, что это не сон. да, и как можно назвать этот кошмар нормальным сном? может это аламэдас мучает нас, пока мы спим в своих старых деревянных кроватях, которые слегка проминаются, когда ты ложишься на неё? тогда бы тёмные локоны роксаны разметались по подушке, но она была бы столь же прекрасна, как и всегда. а я бы просто проснулся рядом с ней и не поверил в увиденное. однако сколько не пытаешься верить в то, что это просто кошмарный сон – сон не исчезает. он не растворяется в утренней туманности дождливого и холодного петербурга, который начинает оживать ранним утром.
первые выходящие из дома напротив люди в простой одежде в начале хмурятся, чувствуя утреннюю морось. капли, которые зависают в воздухе и их можно рассмотреть, если присмотреть. маленькие точки, из которых соткан воздух. влажность. я не могу видеть эти точки через стекло, но вздыхаю с тем же ощущением, как и тот человек на улице. жаль, что он не знает, что эта морось – не самая большая проблема, которая может случится с ним в жизни. он хотя бы знает, кто он такой, а к нам не приложили инструкций.

капля крови падает на небольшой подоконник. белоснежный платок краснеет в тот момент, когда я подношу его к лицу. к глазам. прикрываясь и от возможных свидетелей, которые могут рассмотреть больше сквозь стекло, и даже от собственного отражения всё в тех же окнах. отворачиваюсь, продолжая растирать бурую жидкость по лицу, которая льётся против моей воли. к этому моменту невозможно привыкнуть, как мне кажется, потому что оно не только выглядит страшно, но и устрашающе. впервые, когда мы увидели, что это происходит – перепугались. кровь была на руках. кровь была в небольшой каюте корабля, который вёз нас в россию. я едва не расцарапал себе лицо, когда пытался избавиться от этой грязи и в начале подумал, что это всего лишь аллергия.
только это была не аллергия.
она повторялась с неожиданным постоянством после того, как мы принимали новую кровь и выходила по своему собственному расписанию, которое было невозможно предсказать. измазанную рубаху тогда пришлось выбросить за борт и украсть чужую вещь вместо того, чтобы вежливо позаимствовать. только в дании мы не представляли, сколько у нас времени до смерти. нам хотелось жить. поэтому мы бежали.
в российской империи нам не нужно бежать.
мы уже несколько лет просто переводим дух и привыкаем к этой мысли.

- так и испугать можно, - я отодвигаю испачканную ткань от лица, а кровавые слёзы продолжают идти. кажется, что их невозможно остановить. просто необходимо умыться в конце это всего, но привычка стирать грязь тканью – неискоренима. - я слышал, что некоторые называют с твоим именем людей, как анну’шка. до сих пор не понимаю, почему ты взяла это имя, - я пытаюсь разговаривать на русском языке, чтобы быть более похожим на местных, но периодически все мои ударения попадают не туда. акцент датский всё-таки проявляется.
мне приходится отвлечься на сестру от своих размышлений и того утомительного занятия, но, наверное, даже чувствуя как бурая жидкость двигается по моему лицу, а ещё больше осознавая этот факт, мне чудом удаётся улыбнуться. скорее всего для случайных свидетелей выглядел бы я особенно отвратительно. благо, что хёль абсолютно не посторонний человек.

в благородных кругах люди предпочитают использовать для общения французский язык, а я вполне неплохо на нём разговариваю, как и любой из членов моей семьи. в остальном попытка выучить русский язык – это лишь моя прихоть. по крайней мере я до сих пор помню вытянутое лицо девушки, которая пришла забирать для стирки наши вещи и нашла большое количество окровавленных вещей. она была в ужасе и подумала, что мы кого-то могли убить.
бедная. она не понимала, что и её тоже можно было бы убить, поэтому платок отправится в печь. лучше сразу сжигать свидетельства, чем копить их и испытывать неудобства от чужого внимания. кто знает, а может к нашей семье именно это привлечёт внимание.

- скоро наше дело завершится с успехом и мы сможем покинуть этот город. ты будешь этому рада? – ожидание окончательного признания нас благородными людьми этого гостеприимного государства утомляло, но мои друзья [скорее они меня так именуют, а не я их] в тех кругах полагают, что дело продвигается быстрее. необходимо подождать ещё месяц или два и всё будет достигнуто. и почему-то все угрожают нам какими-то русскими зимами. разве они могут быть хуже датских? за время проведённое здесь – я не заметил разницы, но только слишком много белого и ноги проваливаются, когда выходишь на улицу. в остальном обычный снег.
в первую зиму на нас странно смотрели, потому что им казалось, что мы одеваемся слишком легко. некоторые взмахивали рукой и говорили то ли «скандинавы», то ли «викинги», то ли «варвары», то ли: «да кто их чужеземцев разберёт?». один раз меня даже, кажется, пытались обругать словами.
это теперь я понимаю, что скорее всего обругать, а тогда не знал ни единого русского слова. а кучеру пришло резко тормозить повозку и высказывать мне, остановившемуся посреди белоснежной улицы, что это дорога и здесь едят повозки.
какой-то резкий этот русский язык. никогда не поймёшь, что конкретно они хотят тебе на нём сказать, но кажется я начинаю к нему привыкать. лишь бы только акцент не мешал.